В школьные годы я искренне не любил литературу. Меня раздражали навязанные «образы» и шаблонные трактовки, которые нам преподносили на уроках. Гораздо ближе мне был мир точных наук. Молодой учитель алгебры и геометрии Владимир Иванович, чья мягкость и деликатность сегодня могла бы стать поводом для пересудов, и остроумный физик Семен Борисович — они заложили во мне фундамент «технаря». Хотя с возрастом я полюбил и книги, мой взгляд на мир остался аналитическим.
Особенно резко в моей взрослой жизни стала проявляться тема «маленького человека», затерянного среди глобальных событий, войн и катаклизмов. В конечном счете, все мы — такие «маленькие люди», крошечные частицы перед лицом бесконечности. Мой отец был одним из них, но его мир сжался до размеров рюмки. Он был алкоголиком, и для него не существовало ничего важнее очередной дозы.
Его уже давно нет. Он умер от цирроза печени. Я не помню точной даты, помню только промозглую погоду и то, как сильно замерз на похоронах. Мать позвонила, и я, сменив резину на зимнюю из-за внезапного снегопада, поехал, движимый скорее формальным «сыновним долгом», чем настоящими чувствами. Родственной привязанности к отцу у меня не было.
Обрывки памяти
Хороших воспоминаний об отце почти не осталось — лишь разрозненные фрагменты. Мы жили в поселке при заводе, куда большинство мужчин, включая отца, ездили на работу автобусом. Пили там многие, но не все доходили до состояния полной деградации. Многие находили в этой провинциальной рутине свой смысл: растили детей, вели хозяйство, праздновали. Мы жили в маленькой «хрущевке», которую отец получил от предприятия.
Помню, как в младших классах приходил из школы и находил дома слегка подвыпившего отца — он разогревал для меня обед, который оставила мама, ушедшая на работу до вечера. Это были редкие моменты почти нормальности. Чаще же он возвращался домой в состоянии, когда не мог оторвать палец от кнопки звонка, иначе бы упал. Мать бежала открывать, отдирала его от двери и втаскивала в прихожую. Часто сил хватало только до половины пути, и он оставался лежать на половике.
Сколько раз он там же и мочился. А наутро, еще не протрезвев, орал на мать, обвиняя ее, что это она все подстроила. Мне было невыносимо гадко и до слез жалко маму, которая молча убирала последствия его пьянства, снова и снова замачивая в ванной ту самую дорожку...
Переломный момент наступил, когда мне было лет четырнадцать. После очередного тяжелого запоя мать собрала наши вещи, и мы ушли жить к моему деду. Она плакала, а я чувствовал облегчение. Долгое время я не хотел видеть отца, да и он не стремился к встречам.
С завода его выгнали, служебную квартиру отобрали. Приютила его его же мать, моя бабушка. И вот что парадоксально: она его жалела и сама подливала. «За работу на огороде», «за то, что корову выпас», «просто с устатку». До сих пор не могу понять: что должно твориться в голове у матери, чтобы сознательно спаивать собственного сына?
Потом я уехал учиться в город и лет три его не видел. Однажды, приехав к матери, встретил на улице обрюзгшего, синюшного человека и не сразу узнал в нем отца. Последняя наша встреча была у постели умирающей бабушки. Он трясся, от него разило перегаром, но он даже всплакнул. Потом позвал меня в сени. Я подумал, может, хочет что-то важное сказать, попросить прощения за сломанное детство. А он сказал: «Сынок, дай бате 50 рублей на опохмел».
Я так и не узнал, что именно заставило его так опуститься. Причин могло быть много: неурядицы перестройки, крах прежнего уклада жизни, внутреннее ощущение собственной никчемности. А может, просто предрасположенность — мать говорила, что он пил с молодости. Я не знаю его причин, но я прекрасно видел результат.
Личный урок и осознанный выбор
Смотрю на людей вокруг и во многих узнаю отголоски собственного детства. Самое страшное, что бытовое пьянство, а то и откровенный алкоголизм близких, многие воспринимают как норму. Я тоже когда-то так жил. Для меня в детстве нормой был пьяный отец, а дни его редкой трезвости казались чем-то ненормальным.
Мы все живем по определенным сценариям, и их не так уж много. Не всем выпадает детство с отцом-алкоголиком. Но те, кому это выпало и кто сумел не повторить его путь, уже никогда такими не станут. Эта боль становится самым мощным иммунитетом.
Сегодня можно вынести свою историю на всеобщее обсуждение, найти поддержку у тех, кто прошел через подобное, и почувствовать эту незримую связь. Но помимо этого, есть острое желание донести одну простую мысль: нельзя позволять себе скатываться в неконтролируемое, неосознанное пьянство. Каким бы ни было детство, каким бы ни был «отцовский пример», у нас всегда есть выбор.
Я сделал свой. Мой сын никогда не будет метаться между мной и его матерью во время пьяных скандалов, потому что этих скандалов в нашей семье не будет. Мы — люди, а не безмозглые твари. Мы можем быть песчинками во Вселенной, но мы не бессмысленны.
Продлить свою «красную линию», не дать ей оборваться на поколении отца, мы можем только через осознанность. Через понимание своего места в жизни и полную ответственность за себя и за тех, кто нам дорог. Это и есть мой главный вывод из всего пережитого.
